А.В. Фоменко
Учебные грамматики в контексте педагогики и культуры Древней Руси.
Задача настоящей работы состоит в рассмотрении древнерусских учебных грамматик, выявлении причин и закономерностей их возникновения и расцвета в неразрывном контексте педагогики и культуры Древней Руси. Важен также вопрос их преемственности по отношению к предыдущему этапу и значение для последующих эпох. Историографической базой работы послужили преимущественно дореволюционные исследования Н.К. Кульмана и И.Е. Забелина. Дело в том, что педагогический аспект рассматриваемых грамматик достаточно слабо освещался в последующий период. Также следует обратить внимание на то, что в ряде научных работ славянский язык, изучавшийся по грамматикам, иногда называют "русским". Это говорит о том, что окончательно терминология не устоялась и надо быть внимательным и осторожным в этом вопросе. В предложенных дореволюционных материалах сохранены элементы орфографии и пунктуации оригинала.
Предысторию древнерусских учебных грамматик следует начать с общей характеристики «книжного учения», которая дается уже с самых первых русских летописей.
"988. В лето 6496. . . Посылал он (Владимир) собирать у лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное. Матери же детей этих плакали о них как о мертвых. Когда отданы были в учение книжное, то тем самым сбылось на Руси пророчество, гласившее: "В те дни услышат глухие слова книжные и ясен будет язык косноязычных". Не слышали они раньше учения книжного, но по Божьему устроению и по милости своей помиловал их Бог". 988 год - это время расцвета Киевской Руси, время принятия христианства. С появлением письменности языковая ситуация в Древней Руси существенно изменилась. Восточные славяне заимствовали письменность у древних болгар вместе с близкородственным, но особым языком, который у нас обычно называют старославянским языком. Название это условное. Употребляются еще термины "древнеболгарский", "древнецерковнославянский", а за последнее время еще "древнеславянский" язык. Древние книжники называли его "словеньски языкъ", «словеньска речь». Будучи перенесен в Древнюю Русь, старославянский язык оказывается в хотя и близкой, но иноязычной среде. Старославянские книги (в основном богослужебные) при переписке подвергались в языковом отношении изменениям, прежде всего невольным: в них стали проникать восточнославянские элементы. Образовался старославянский (церковнославянский) язык русской редакции, в исходящей своей основе книжный древнеболгарский. . . Специфика овладения грамотой заключалась в том, что достаточно было знания азбуки, чтобы научиться читать и писать (в отличие от Запада, где латынь была чуждым для европейских народов языком). . . Кирилловский алфавит уже в 10 веке стал использоваться и для светских нужд. Появляется собственная древнерусская литература (деловая, художественная, летописная и др.), в основе языка многих памятников которой легла живая восточнославянская речь. . . «Иначе говоря, возник оригинальный древнерусский письменный язык, так или иначе с самого начала своего существования подвергавшийся воздействию пришлого старославянского языка. . . С переносом литературы и старославянского литературного языка в культурной сфере Древней Руси начинается двуязычие, сыгравшее огромную роль в становлении и развитии собственного русского литературного языка. Главным в этом двуязычии было то, что оба близкородственных языка оставались самими собою и имели особую историю своего развития и в то же время активно воздействовали друг на друга, элементы одного языка проникали в другой, ассимилировались в них или отторгались. В разных письменных произведениях обычно брала верх одна из этих языковых стихий, но в конечном счете решающую победу одержала русская народная речь». [1]
С крещением Руси связана целенаправленная деятельность по введению церковнославянского языка как языка христианской культуры. Летопись непосредственно связывает христианизацию Руси с началом там книжного учения. Сразу же после известия о крещении киевлян в Днепре "Повесть временных лет" сообщает, что Владимир "нача поимати у нарочитые чади дети, даяти нача на учение книжное". Это событие можно считать поистине эпохальным для истории литературного языка, поскольку начало школьного учения и знаменует собственно начало литературного языка: специальная норма литературного языка, по определению, усваивается в процессе формального обучения. Обучение сначала не было повсеместным (брались дети "нарочитой чади", т. е., видимо, социальной элиты), но надо полагать, достаточно скоро стало таковым, так как устроение школ было связано с религиозным просвещением и поручено духовенству. «Дело князя Владимира - именно в создании русского школьного образования, а не русской письменности, поскольку Владимир использовал для обучения уже имевшиеся к тому времени на Руси богослужебные церковнославянские книги». [2]
Начинание Владимира нашло достойных продолжателей: " В лето 6538 (1030). Родися Ярославу четвертый сынъ, и нарече имя ему Всеволодъ. Того же лета иде Ярославъ къ Новугороду, и собравъ отъ старост и отъ презвитеровъ детей 300, и повеле учити книгамъ. " "В лето 6545 (1037). Заложи Ярославъ город великий, у него же града суть Златая врата, заложи же и церковь святыя Софья. . . И пои сем нача вера хрестьянська плодитися и раширяти, и черноризеци почаша множитися, и монастыреве починаху быти. И бе Ярославъ любя церковные уставы, попы любяще повелику, излиха же черноризьце, и книгам прилежа, и почитая е часто въ нощи и въ дне. И собра писце многы и прекладаше отъ грекъ на словеньское письмо. И списаша книгы многы, или же поучащеся вернии людье наслаждаются ученья божественаго. Якоже бо се некто землю разореть, другый же насееть, ини же пожинають и ядять пишю бескунду, - тако и сь. Отець бо сего Володимиръ землю взора и умягчи, рекше крещеньемь просветивъ. Се же насея книжными словесы сердца верных людий, а мы пожинаемъ, ученье приемлюще книжное". Для нас также огромное значение имеют свидетельства пристального интереса и уважения к "учению книжному". Настоящим гимном грамотности можно назвать "Слово некоего калугера о чътьи книгъ" из Святославова Изборника (1075 год). Имелись и другие не менее поэтичные строки: "Велика бо бываеть полза от учения книжного, книгами бо кажеши и учиши есмы пути покаянью, мудрость бо обретаемъ и въздержанье от словес книжных. Се бо суть река напаяюще вселеную, се суть исходиша мудрости, книгамъ бо есть неищетная глубина, сими бо в печали утешаемы есмы, си суть узда въздержанью. Аще бо поищеши в книгахь мудрости прилежно, то обрящеши велику ползу души своей. Иже бо книгы часто чтеть, то беседуеть с богомь или святыми мужи». [3]
Определенный интерес могут представлять и летописные известия по "Истории Российской" В. Н. Татищева, в которых также отмечена просветительская деятельность некоторых русских князей. "1180 (6688). «Смоленский князь Роман Ростиславович … к учению младых людей понуждал, устроя на то училисча, и учителей греков и латинистов своей казною содержал, и не хотел иметь свясчеников не ученых. И так на оное имение свое источил, что на погребение его принуждены были смольяне сребро и куны давать по изволения каждого". "1097 (6665). И как приближался пост великий, случилося мне (летописцу Василию) быть тогда во Владимире (Волынском) смотрения ради училисч и наставления учителей". "1214 (6722). Константин Всеволодович тогда же в Ростове на дворе своем заложил церковь каменну святыя Богородицы и хотел, при оной училисча устроя, от Спаса перевести».[4]
Важным источником для понимания вопроса о распространении грамотности в Древней Руси является эпиграфический материал (древние и средневековые надписи на твердом материале-камне, металле, керамике) и берестяные грамоты. Среди эпиграфического материала определенный интерес представляют такие знаменитые надписи, как на корчаге из Гнездова под Смоленском (до середины 10 века) и на Тмутараканском камне, но наиболее обширный материал, в том числе и непосредственно по истории школы, дают граффити на стенах древнерусских зданий. Граффити были обнаружены в Новгороде, Рязани, Владимире, Звенигороде, Киеве и других городах. Наилучшим образом изучены надписи киевского Софийского собора. Начал изучение этих надписей Б. А. Рыбаков, а продолживший эту работу С. А. Высоцкий выявил и расшифровал около 300 надписей и рисунков-граффити 11 – 13 веков. Для нас представляют особый интерес граффити об учителе и учениках школы книжного учения при храме: "Граффити 11 века: Месяца июня в 10-й день выгреб грамматика, а в 15-й отдали Лазорю"; граффити 12 века: "Пищан писал, к дьякам ходил выучеником".
На берестяных грамотах следует остановиться подробнее. Большая часть этих грамот обнаружена в Новгороде и к настоящему времени составляет свыше 600. Были также находки в Твери, Пскове, Смоленске и некоторых других городах, что свидетельствует о широкой географии их происхождения и функционирования. Датируются они 11—15 веками. Основное содержание - деловая переписка, отражающая социально-экономическую жизнь общества. Эта переписка - свидетельство довольно высокого уровня грамотности в Древней Руси, а также того, что она была доступна широким слоям населения. Вместе с тем, найдены десятки грамот, в том числе и несколько книг, по которым можно составить представление о методах обучения грамоте: чтению, письму, счету. В ряде грамот содержатся упражнения в написании букв, слогов, в составлении азбуки, упражнения в счете, рисовании. Почти все из этих грамот принадлежат новгородскому мальчику Онфиму, возраст которого А. В. Арциховский определял в 4-5, самое большое 6 лет. Они отличаются особой информативностью и датируются 13 веком. Содержание грамот, описанное В. Л. Яниным в книге "Я послал тебе бересту. . . ", разнообразно: азбуки, слоги, списывание текста, диктант, письмо, шутка, рисунки. Так, в грамотах: №74 - написано 8 первых букв азбуки, №200 - 18 букв алфавита, рисунок, изображающий лошадь и всадника, подпись "Онфим", № 201 - школьное упражнение: алфавит и склады; грамоту № 204 можно рассматривать как продолжение 201-й. Бессвязность текста грамоты № 207 указывает на то, что мальчик не понимал смысла церковных текстов и поэтому сделал много ошибок в записи, скорее всего это был диктант. Грамота № 99 представляет собой овальное дно берестяного туеса. На донышке сосуда были выбиты крест-накрест, для прочности, две берестяные полосы, которые и заполнены записями ученика. Текст верхней полосы - упражнения в написании алфавита - 36 букв. Дальше - склады от "ба" до "ща", всего 20, и от "бе" до "ще", тоже 20. На нижней полосе склады от "би" до "си", а также слова: "Поклон от Онфима к Даниле", рисунок, сопровожденный подписью "Я звере". Грамота № 46 представляет собой школярскую шутку. Если читать текст последовательно по вертикали, то получим фразу: "Невежа писа, не дума каза, а хто се цита. . . " В оторванной части бересты, очевидно, были ругательные слова, предназначавшиеся адресату бересты (налицо творческое использование полученных знаний). В.Л. Янин, предпринявший попытку на основе анализа берестяных грамот раскрыть методы обучения того времени, говорит: "Уже сейчас, когда мы убедились, что методы обучения грамоте в древнем Новгороде были в общем такими же, какими они были в 16-17 веках, мы гораздо яснее представили тот способ, при помощи которого грамотность в Новгороде сделала поразительные успехи в эпоху, в которой прежние исследователи видели только дикость и невежество"[5]. Подводя итоги рассмотрению работ Онфима, Арциховский А. В. писал: "Здесь четко представлен способ изучения грамоты по складам, господствовавший у нас до 19 века и державшийся до 20-го. Заучивая "буки-аз-ба", "буки-есть-бе" и т. д., ученик доходил до понимания, что "буки" обозначают Б, и так постигал постепенно все буквы. Этот способ был до сих пор представлен в источниках 16-17 веков, теперь он засвидетельствован и для 12-13 вв. Каждая из гласных здесь закономерно сочетается со всеми 20 согласными русского языка"[6].
В 13-14 веках при монастырях и некоторых церквах уже существовали школы грамоты. Так, сохранилась миниатюра, изображающая школу в Троице-Сергиевском монастыре. Однако, ни князья, ни церковь не открывали достаточного количества школ, не удовлетворяли растущей потребности в подготовке грамотных людей, и широкие народные массы пользовались для этого услугами "мастеров грамоты". Мастера грамоты появились еще в Киевском государстве в 12 веке. У себя "в жилье" или на стороне, в домах родителей, они за плату обучали детей чтению, письму и счету. В 13-14 веках обучение у мастеров грамоты стало более частым явлением. Группы мальчиков, обучающихся у одного такого мастера грамоты, стали многочисленнее (8-12 человек), то есть составляли уже настоящую школу. Мастерами грамоты были дьячки и "мирские" люди, занимавшиеся обучением детей в качестве дополнительной (например, к какому-либо ремеслу) или даже основной профессии. У некоторых мастеров профессией было, как сказано в одном "Житии", "книги писати и учити ученики грамотные хитрости". Небольшое количество мастеров грамоты было, так сказать, повышенного типа. Они обучали отдельных учеников (вероятно, из более зажиточных семей) не только чтению и письму, но и "словесным наукам". Церковь, стремившаяся монополизировать в своих руках просвещение и воспитание, хотя и была вынуждена пользоваться услугами мастеров грамоты, в целом относилась к их деятельности отрицательно, так как эти светские учителя нередко находились в оппозиции к ортодоксальному православию, что выяснилось в период "еретических" выступлений в Новгороде, Пскове, Москве (16 век). Так, в конце 15 века член московского еретического кружка Федор Курицын создал гуманистическое произведение "Написание языком словенским о грамоте и ее строении", в котором сформулировал ряд весьма интересных идей антифеодального и антиклерикального характера. Он выступил против слепого подчинения требованиям религиозных догм и выполнения церковных обрядов. Автор призывал к "самовластию души" и свободе разума и утверждал, что путь к этому - сознательное, а не догматическое изучение знаний. Процесс овладения грамотой и знаниями представляет собой не механическое усвоение содержания книг, а свободную деятельность: "Грамота есть самовластие". Она результат деятельности свободной души, свободной воли, свободного разума. Обладая "самовластием души", человек способен к всестороннему совершенствованию своих нравственных и умственных сил, к познанию окружающего мира и самого Бога. Излагая сведения о грамматике, автор с большим чувством и теплотой писал о грамоте, о письменности, книжной премудрости, с помощью которой, по его словам, "искуснее будут человеци". Грамота - это "мудрость многа, учение богоблаженное, изяществу навыкновение, невежеству искоренение". Она раскрывает тайны, разрешает трудные вопросы. Так как человек разумен по своей природе и может постоянно совершенствоваться, то грамота, по мнению Курицына, способна помочь в этом "богоугодном", благородном деле.
Противоположных взглядов придерживался автор другой, анонимной статьи "Беседа о учении грамоте". Создается впечатление, что она написана в ответ Курицыну. Излагая грамматические сведения, аноним запрещал детям "мудрствовати, пытати и глаголати" о том, о чем "не повелел господь". А тех, кто сомневается в существовании Бога или старается узнать больше, чем положено, называет слабоумными, безумным и неистовыми, и поэтому, считает автор, грамота для них вредна и дается "на горшую погибель, на конечное искоренение и вечное мучение»[7].
Неподдельным криком души проникнуто послание новгородского архиепископа Геннадия (конец 15 века). В "Послании" Геннадий сетует, что не может найти грамотных людей на должности священников: "нет человека на земле, кого бы избрати на поповство", а те, кто претендует на эту должность, не умеют читать ни по Апостолу, ни по Псалтырю. "Яз велю ему апостол дати чести, и он не умеет ни ступити, и аз ему велю псалтырю дати, и он и по тому едва бредет". Изъявившие желание учиться долго не выдерживают: "Яз велю им учити азбуку, и они, поучився мало азбуки, да просятся прочь, а и не хотят ее учити". Ратуя за открытие училищ, Геннадий одновременно предлагает программу обучения в этих училищах: " А мой совет о том, что учити во училище: первое азбука-граница истолкована совсем, да и подтительные слова, да псалтиря следованием накрепко, и коли то изучат может после проучивания и конархати и чести всякия книги". (Конархати - громким речитативом произносить текст церковных песнопений, фраза за фразой, каждую из которых затем пропевает хор.)
«Итак, архиепископ Геннадий прежде всего констатирует для своего времени и епархии, одной из самых богатых и обширных в тогдашней Руси, отсутствие хоть сколько-нибудь регламентируемой и покровительствуемой правительством школы, а затем указывает, что та потребность в грамотности, тот спрос на нее, который существовал, удовлетворялся людьми, избравшими себе обучение детей и взрослых как профессию. Надо думать, что наблюдения и выводы архиепископа Геннадия являются вообще определяющими для картины состояния русской школы, и книжного обучения в начале 16 века: школы, как таковой, в том виде и формах, какие мы привыкли соединять с понятием школа, все равно что нет, не существует, а грамоте учатся от случайных, промышляющих этим людей, которые, как можно полагать по указаниям Геннадия, на высоте задачи далеко не стоят и свой труд ценят очень дорого, а это заставляет думать, что и таких профессионалов учителей было тогда очень мало. Вот эти случайные учителя да свои грамотные семейные и исполняли в тогдашнее время те задачи, которые в наше время исполняет школа»[8].
А вот другой, совершенно противоположный взгляд на Послание Геннадия: "Большинство дореволюционных исследователей считали это послание совершенно недвусмысленным доказательством низкого уровня просвещения в тот период. . . Полемический пафос приведенных мнений будет снят, если учесть, что Геннадий в своем послании имел в виду специальную подготовку будущих священников. Еe специфику нельзя отрицать. Уместно привести постановление Владимирского собора 1274 года, который выдвинул в числе прочих требований к вновь поставляемому священнику не только грамотность. Собор подтвердил необходимость "научения" вести службу у одного из опытных клириков. Хорошее знание грамоты отнюдь не означало, что кандидат в священнослужители был сразу готов исполнять свои обязанности. Именно это и не учитывали дореволюционные исследователи, неправомерно перенося низкий уровень именно профессиональной подготовленности священников на общий уровень образованности всего населения, в том числе на такие в целом образованные слои, как дьячество и купечество. . . "[9]
Ценный источник для изучения состояния грамотности и распространения школ в середине 15 века представляет собой сборник постановлений церковного собора, созванного царем Иваном IV в 1551 году, "Стоглав". Сборник состоит из вопросов царя и ответов собора, касающихся книг, школ, судов, монастырей и иноков, паломников, христиан, которые крестятся не по существу, и т. п. Две главы Собора целиком посвящены вопросам грамотности и училищ. В главе 21 "О дьяцех, хотящих во дьяконы и в попы ставитися" признается низкий уровень грамотности духовенства: "О ставленикех, хотящих во дьяконы и в попы ставитися, а грамоте мало умеют". На вопрос, почему умеют мало грамоте, ставленники отвечают: "мы-де учимся у своих отцов, . . или у своих мастеров, а инде нам учиться негде, сколько отцы наши и мастеры умеют, потому и нас учат, а отцы их и мастеры их и сами потомуж мало умеют, и силы в божественном писании не знают, а учи- тися им негде". Чрезвычайно важно следующее замечание: "А прежде всего в российском царствии на Москве, и в Великом Новеграде, и по иным городам многие училища бывали, грамоте, и писати, и пети, и чести учили, и потому тогда грамоте, и писати и чести гораздых много было". В главе 26 "О училищах книжных по всем градом" в ответ на замечание Ивана IV, что "ученики учатся небрегомо", предписывается в Москве и по всем градом… учинити в домех (священников, дьяконов и дьяков) училища". В них должны учиться не только дети духовенства, но и всех "православных христиан", учиться "страху божию, и грамоте, и писати, и пети, и чести со всяким духовным наказанием". Таким образом, правительство Московского государства задумало создать училища при источниках всего тогдашнего знания и мудрости, т. е. при церквах, а учителей думало найти среди тех, кто по самому своему занятию не мог не знать грамоте. Постановление Стоглавого собора мало продвинуло вперед дело школьного обучения. Кое-где школы устроились, но, большей частью, распоряжение осталось неисполненным: повсеместного открытия школ не произошло: не было учителей, не было и общего желания учиться. Но если так трудно обстояло дело со школой в 15 и первой половине 16 в., то нельзя утверждать, что так было и дальше. До нас дошло много свидетельств, которые говорят, что на Руси второй половины 16 и в 17 в. школа не была совсем уж редким явлением[10].
Чтобы получить целостное представление о первоначальном обучении в Древней Руси, необходимо обратиться к исследованиям И. Е. Забелина. В его книге «Жизнь и быт русских царей» есть целая глава под названием «Начальное учение». Эта глава в первую очередь рассказывает об обучении царских детей, которое принципиально не отличалось от обучения детей других сословий. Не надо забывать того факта, что Забелин был профессиональным историком, все его выводы сопровождаются архивными документами, свидетельствами современников и очевидцев. Итак, И. Забелин считал, «что древняя наша грамотность первоначально вызвана была единственною только потребностью в грамотных наставниках веры, или еще ближе, в церковнослужителях»[11]. После Букваря следовал Часослов - та именно книга, которая, прежде всего, требовалась для служителей церкви. Вечерня, Заутреня, Часы, Псалтирь, Апостол, ектинии - вот что необходимо было в то время для всякого вступавшего в церковный чин. Впоследствии этот состав обучения не изменился и не принял в себя никаких новых, а тем более посторонних предметов. Без сомнения, этому много способствовала, особенно в древнейшее время, постоянная нужда церкви в грамотных служителях, нужда, которая не могла благоприятствовать более полному развитию древнего образования и оставляла его в тесных границах самых первых, необходимых своих требований. Впоследствии грамотность в этом составе от духовенства стала переходить постепенно в народ, в круг образования светского. "Издревле Российским детоводцем и учителем обычай бе и есть, учити дети малыя, в начале азбуце, потом часословцу и псалтири, таже писати, по сих же нецыи преподают и чтение Апостола. Возрастающих же препровождают ко чтению и священная библии, и бесед Евангельских и Апостольских и к разсуждению высокого во оных книгах лежащего разумения" (Предисловие Федора Поликарпова к изданию Грамматики М. Смотрицкого, 1721 года). «До преобразований Петра Великого эта грамотность, в своем неизменном первобытном составе, была распространена по всем сословиям, была общенародною и везде единообразною: дети первостепенного боярина обучались точно так же и по тем же самым книгам, как и дети простолюдина, то же самое, хотя и в большей полноте, встречаем и в царском быту»[12].
Посмотрим на Азбуку Бурцова (1637 год, второе издание).
После предисловия: стихотворных учительных наставлений,- следует заглавие: Начальное учение человеком хотящим разумети Божественного Писания. За молитв Пречистыя ти Матере и всех Святых Твоих Господи Исусе Христе Сыне Божий помилуй нас, Аминь.
Затем следуют буквы по единицам, т. е. отдельно каждая, а за ними склады двусложные, трехсложные и четверосложные: ба, ва, га, да, бла, вла, гла, дла, бру, вру, гру, дру и т. п. Потом читаются самые названия букв, славянские цифры - числа до 10000, знаки надстрочные и знаки препинания также с их названиями, далее расположены по алфавиту образцы изменения глаголов, глаголы и имена, сходные по начертанию, но различные по смыслу, которые получают они от ударения, склонения имен, преимущественно тех, которые в церковном языке пишутся под титлами. После толковой азбуки помещены заповеди и другие статьи, составляющие краткое катехизическое чтение о вере, за которыми следуют выписки из Св. Писания, притчи и наставление Товии своему сыну. (Азбука толковая - изречения, относящиеся к учению и жизни Христа Спасителя, расположенные в алфавите по своим начальным буквам. Так, например, буква А начинается текстом " аз есмь всему миру свет" и проч.) Азбука оканчивается сказанием, "како св. Кирилл философ состави азбуку", и послесловием.
"Характер древней педагогии был таков, что нельзя было выучиться читать, не выучив вместе с тем наизусть и всего содержания азбуки, этому особенно способствовало непрестанное повторение задов, без твердого знания которых нельзя было и заглянуть вперед в новую страницу. Ученье происходило обыкновенно вслух и нараспев, как следовало читать во время церковной службы, что также может свидетельствовать, что первоначальною целью книжного учения было собственно приготовление церковнослужителей. В гражданском быту церковные книги в то время иначе и не читались, как на распев, с соблюдением всех особенных тонических ударений. В древних рукописных Псалтырях встречается даже особенный указ, или правило, как читать Псалтырь. Тот же характер преподавания с твердым заучиванием наизусть переходил с азбуки на Часовник и потом на Псалтирь. Дети обыкновенно так выучивали эти книги, что могли свободно читать их наизусть. Когда начиналось учение с азбуки? Можно заключить, что это учение начиналось с пятилетнего возраста. На азбуку могли потратить целый год. В то время, когда проходили этот курс словесного учения, дети, обыкновенно лет семи или восьми, садились учиться писать. Скорописные азбуки, которые служили в этом случае руководством, были написаны всегда столбцом, свитком из нескольких склеенных листов. В состав их входили сначала прописные и строчные буквы, выписанные с особенным тщанием и искусством, с разными вычурными украшениями, каждая буква, для обозначения различных почерков, писалась во множестве образцов, начиная с самых больших и оканчивая самыми малыми. Каждый ряд букв начинался вычурною и нередко весьма красивою заставкою, т. е. большою прописною буквою, в которой травы и узоры переплетались с изображениями птиц и зверей. В некоторых азбуках помещалась также азбука толковая, то есть разные изречения, расположенные в алфавите по начальным буквам, но содержанием своим эта азбука совершенно отличается от толковой азбуки, находящейся в букваре Василия Бурцова, в которой все изречения относятся только к учению и жизни Спасителя. Здесь же эти изречения касаются вообще нравоучения. Так, например, под буквою Ф читаем: "Фараоновых творений не чини, и других на то не учи" и т. д. Потом следовали прописи и склады, изречения и загадки, то, что мы теперь называем прописями. Впоследствии, кроме этих прописей, в азбуках стали помещать апокрифическую беседу трех святителей: Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста в вопросах и ответах, и особую статью "каким образом писать к кому письма", содержащую, впрочем, одни только титулы писем к патриарху, к митрополиту, к боярину, к отцу родному и пр., а в одной скорописи - даже форма письма, которая служила образцом писем. Вообще нужно заметить, что состав древних скорописей, или прописей, был весьма разнобразен и вполне зависел от усмотрения своего составителя. Иной состав имел «Букварь славенороссийских писмен уставных и скорописных, греческих же, латинских и полских, со образовании вещейи со нравоучительными стихами», сочиненный в 1691 году иеромонахом и царской типографии справщиком Карионом Истоминым и посвященный царице Наталии Кирилловне для научения ее царевича Алексея Петровича. В 1694 году гравер Леонтий Бунин "изобрази на дщицах ваянием - имущим учитися отроком и отроковицам, мужем и женам писати". Кроме букв, писанных разными почерками, в этой Азбуке "под всяким писменем, ради любезного созерцания отрочатом учащимся, предложены виды во удобное звание в складе: да что видит, сие и назовет слогом писмене достолепнаго начертания тех. Яко: А - Адам, алектор (петух), афродита (звезда), аспид (дракон), Б - брань, брада, бичь" и т. п., а под этими изображениями помещены нравоучительные стихи, большею частью относящиеся к изображенным же предметам. Стихи эти были собственно прописями. Например, Б
"Бытность из Бога стихии прияша,
Учащим буквы знак склад обещаша.
Изначала брань в мире обитает,
Юныя люди жить обучает.
Барабан в полкех время дает знати,
Животна (т. е. баран и пр.) умным могут помогати,
Человеком есть брада совершенство,
Младым слушати старых людей денство.
Ткати постав добр, юных наказати
Бичем, не умрут, имутъ успевати".
«Букварь» Кариона Истомина отличается от других старинных букварей и тем еще, что он писан книгою, а не столбцом. Таким образом, скорописные азбуки служили общим и единственным руководством в обучении писать, не только в 17 столетии, но даже и после петровских преобразований, особенно в первой половине 18 в. Вот полный курс начального обучения, существовавший до начала 18 в.: 1) словесное, т. е. чтение; 2) письмо; 3) пение; и который был распространен в совершенном единообразии по всем сословиям Московского Государства, начиная с грамотного земледельца и восходя к первому боярину и самому царю»[13].
К каким же выводам приходит И. Забелин? На протяжении всей главы автор упорно пытается доказать следующие положения:
I) грамотность первоначально была вызвана единственной
только потребностью в церковнослужителях;
2) впоследствии состав обучения не изменился и не принял
в себя никаких новых, а тем более посторонних предметов;
3) грамотность была распространена по всем сословиям,
была общенародной и везде единообразной;
4) всe вышесказанное сохранялось в течение семи столетий
(до преобразований Петра Великого).
Рассмотрим эти положения:
I) Действительно, потребность в священниках была главной (с этим согласен и Н. Кульман), но единственной ли? А как же потребности быстроразвивающегося государства Киевской Руси, расцвет литературы (летописи, "Слово о полку Игореве" и другие, безусловно известные во времена Забелина не чисто церковные произведения), дипломатические и культурные связи с другими странами?
2), 4) Для Забелина не существует периодизации, он не различает 10 и 17 века: никаких изменений, никакой грамматики и других предметов! Вообще он слишком категоричен в анализе столь спорной эпохи.
3) Забелин пытается доказать, что единственное образование, доступное человеку в Древней Руси, - начальное, но даже в этом случае невозможно говорить о каком-либо равенстве земледельца и боярина, хотя принципиального различия (в наборе предметов и методах обучения - при желании и возможностях) действительно не было. Никаких доказательств грамотности простолюдинов - земледельцев не приведено. Что же касается описания букварей и их анализа, то они безупречны: обращается внимание на детали содержания, форму подачи материала и ее изменения, подбор текстов, художественное оформление. Здесь во всем блеске проявился талант историка-архивиста, коим был И. Забелин.
Особо хотелось бы отметить статью "Каким образом писать к кому письма" из букваря Бурцова. Эта статья говорит о практической направленности (не обязательно церковной!) обучения в Древне